А мне понравились ритмика и интонация, очень симпатично, да и стилистика норм. Последний абзац вообще огонь.
Тащем-та, болтовня сильно поддатого литературоцентричного интеллектуала на дружеской тусовке - это именно такое смешение гладкости, разболтанности и претенциозности. Вовсе незачем придавать тексту с кляксами чеканность слога Сенеки или Тацита. Ван Сичжи - это же Веничка, только Веничка-гениальный каллиграф. Эти его 豈不痛哉 и 悲夫 - это же совершеннейшее "О, пустопорожность! О, звериный оскал бытия!" 
А вот потеря пресловутого 映帶, самого яркого образа всего текста - это факап.
Белозерова, "Искусство китайской каллиграфии"
Последние годы жизни каллиграфа приходятся на правление императора My (345-361 гг.). Ван Си-чжи отдаляется от дел, поселяется в окрестностях городка Шаньинь в области Гуйцзи. Кульминационным эпизодом его жизни становится мистерия «плывущих чарок» (лю шан), которую он осуществляет в своем саду в ночь на 3 марта 353 г. Каллиграф приглашает принять в ней участие 41 человека - тех, чей духовный настрой созвучен его собственным устремлениям. Обряд «плывущих чарок» традиционно описывается следующим образом. В саду Ван Си-чжи был ручей, огибавший островок, на котором располагалась беседка, вошедшая в историю китайской культуры под названием «Беседка орхидей» {Лань тин). Известно, что обряд совершался ночью с часу до трех. Чаши с вином ставились на листы лотоса и пускались по водам ручья. Гости, сидевшие вдоль ручья, вылавливали чаши и сочиняли стихи. Чем больше времени требовалось гостю на написание стиха, тем больше ему приходилось выпить чарок вина в качестве штрафа за свою нерасторопность. В итоге только 25 гостей каллиграфа окончили свои поэтические произведения, для сборника которых Ван Си-чжи написал предисловие, ставшее самым легендарным в истории китайской каллиграфии - Лань тин сюй. По преданию, 16 человек оказались пьяны настолько, что не смогли завершить начатый стих. Так, младший сын Ван Си-чжи Ван Сянь-чжи был в состоянии написать только два первых иероглифа своего имени. В западной и отечественной литературе закрепилось буквальное понимание данного сюжета как пьяной пирушки, благо китайские источники дают для этого все основания. Однако подобную интерпретацию нельзя считать приемлемой. И главный довод здесь - создание каллиграфического шедевра. Каллиграфическая психотехника, в основе которой лежит умение управлять энергией "ци", несовместима с опьянением. «Винный транс» применительно к каллиграфии можно понимать только как условное обозначение паранормального режима работы психики в кульминационные моменты творческого акта. Пьяный человек может писать иероглифы, но он не в силах создать каллиграфический шедевр, да еще общенационального масштаба. Между китайскими каллиграфами, поднимавшими свой дух в топос, обозначаемый в трактатах термином «винный транс», и представителями западного авангарда имеется принципиальное различие: первые «пьянели» от того, что выплавлял их дух, вторые - от того, что принимала в себя их плоть. Прежде чем продолжить обсуждение данной темы, обратимся к тексту Лань тин сюй:
Девятый год правления под девизом «Вечное согласие» [353 г.], цикл Туй [северо-восточный сектор неба], в начале весны [3 марта], час Быка-чоу [с 1-го по 3-й час ночи]. Средь гор Гуйцзи [на склоне] инь в «Беседке орхидей» собрались избранные [с тем, чтобы] возродить [весенний обряд омовения] си. Пришли только достойнейшие: и младшие и старшие - все собрались. В том месте были высокие горы, крутые холмы, густейшие рощи и высокий бамбук, а также чистые струи стремительного потока, искристым поясом [огибавшего остров] слева направо. Влекомые потоком, чарки плыли по извивам вод к каждому из восседавших [по берегу ручья гостей]. Хотя нет ни шелковых [струн], ни бамбуковых флейт, но [после] чарки пелся [тотчас сочиненный стих, в котором] свободно выражались сокровенные чувства. В тот день небо было ясно, воздух (ци) чист, а [дуновение] благостного ветра гармонично и легко. Подняв главы, созерцали величие вселенной; дол обратясь, наблюдали обилие родов всего сущего. И так, странствуя взором, вбирали в себя просторы, [пока] не достигли предела наслаждения видимым и слышимым, вверив [себя] возможностям этого блаженства. Взаимность [действия] мужей, одновременно поднимавших главы и дол взиравших, [привела к тому, что одни] ухватывали замыслы в [глубинах собственной] души и [выражали их] проникновенными речами, [произносимыми] в помещении [беседки, в то время как другие] доверившись [происходящему], волной неистовой [унесены] за пределы форм и тел. Хотя симпатии и отвращения [каждого] имели тысячи различий, покой и активность [характеров] не совпадали, но [все были] счастливы тем, с чем столкнулись и что на время обрели в себе. Эта радость самодостаточна и не ведает старости, что [ставит всему] предел. Но вот [силы были] исчерпаны и [наступила] усталость. Ощущения изменились на тоску и недовольство. То, что ранее радовало в созерцании верха и дола, стало отпечатком прошлого. Об этом ли не сокрушаться? Длительно [ли медитативное состояние иль] коротко, все следует метаморфозам и исчерпывает [себя].
Древние говорили: «И смерть и жизнь равно велики». Разве это не прискорбно! Всякий раз, всматриваясь в то, что волновало людей прошлого, словно бы соединяешься с ними, но, не испытав [на себе], не пережив [то, что] люди выстрадали, невозможно проникнуть в их внутренний мир. Упорство в постижении единства смерти и жизни создает пустые заблуждения. Долог век иль короток - все равно зряшный труд. Из грядущего (хоу) увидится настоящее, так же как из настоящего видится прошедшее. Сколь печально! Поэтому историографы записывали то, о чем рассказывали. Хотя эпохи отличаются и деяния разнятся, но, проникнув во внутренний мир [людей прошлого можно], добиться единения. То, что увидится из грядущего (хоу), будет воспринято через эти вот письмена (вэнъ).
В тексте своего предисловия Ван Си-чжи рассуждает о духовной связи времен, которая таинственным образом перекрывает конечность отдельной человеческой жизни. Темой для коллективной медитации гостей Ван Си-чжи был 26-й раздел главы XI Лунь юя, в котором Конфуций спрашивает о том, на что решатся его ученики, если у них появится возможность проявить себя в общественной жизни. Среди ответов учеников, которые выбирают себе кто военное, кто политическое, а кто ритуальное поприще, великий учитель отдает предпочтение Дяню, который говорит, что он исполнял бы обряд заклинания дождя, связанный с купанием в водах реки И, а также танцами под ветром у алтаря дождя. В стихотворении Ван Си-чжи тема обряда «весеннего омовения» звучит так:
Воспоем эти «Танцы Дождя»:
Другие времена, но тот же дух!
Возьмем всё ту же миссию,
Взлетая сердцем на холмы!
Семья каллиграфа принадлежала к даосской школе «Пять доу риса». Ван Си-чжи дружил с видным даосским наставником Сюй Маем. Сам каллиграф практиковал фитолечение, беззлачную диету и специальные дыхательные упражнения. Ми Фу в трактате «История каллиграфии» сообщает о том, что Ван Си-чжи, дабы «укрепить ци», постоянно тренировал дыхание: «Он питал себя дыханием и вдыхал более тысячи раз без перерыва» [Чжан Цин-чжи. С. 51].
Текст Лань тин сюй был написан Ван Си-чжи в состоянии озарения, усиленного сильнейшим творческим резонансом, возникшим между участниками мистерии «плывущих чарок». Авторы трактатов назовут это состояние шэнь чжу («получать помощь от духа»). Когда каллиграф пытался повторить собственное произведение, то оно не получалось столь же возвышенным, как написанное в ту прославленную ночь. Несколько знаков в копии зачеркнуты, в том числе последний - каллиграф переправил иероглиф цзо («произведение») на вэнь («письмена»). В тексте есть и другие зачеркивания, которые свидетельствуют о том, насколько сложно было мастеру выдержать состояние той духовной интенсивности, благодаря которой рождалось это произведение. Видимо, потеря сознания младшим сыном каллиграфа Ван Сянь-чжи связана с отсутствием у последнего необходимого опыта пребывания в состоянии транса и выхода из него.
|
Parker
